80 лет «Зеленому фургону»

Она была автобиографической, написанной одним из ее персонажей – «Красавчиком» по просьбе прототипа другого главного героя - «Володи Патрикеева». Написана была вовремя – жить прототипам главных героев оставалось недолго (обоим сорок не исполнилось), а повесть описывала их бурную одесскую юность.

Тогда, век тому в Одессе было не скучно. Первая мировая война перешла в интервенцию, а та – в гражданскую. Власти менялись так часто, что одесситы иногда не знали кто сегодня номинально главный в том или ином районе города. Однажды Софиевскую, где жил один из друзей, контролировали «деникинцы», а Канатную, где проживал другой – «петлюровцы». Это мы еще молчим за реальную силу – за воровской мир.

Жизнь била ключом (иногда таки гаечным и по голове), все менялось быстро, иногда – быстрее чем на страницах приключенческих книг, которыми зачитывались юные друзья, в перерывах между учебой и прогулками к порту, за которым манили море и странствия.

Вот буквально вчера наш гимназист еще играет в футбол и с рукой "по-наполеоновски" позирует у пушки на Приморском бульваре на фоне австро-венгерских оккупантов,

а сегодня он – уже опер уголовного розыска,

завтра же - главарь одной из многочисленных банд Южной Пальмиры.

Когда в ней интервентов (уже из стран Антанты) сменили боевики атамана Григорьева (ставшего «красным»), мать Александра была сокращена с работы. Чувство голода заставляет шестнадцатилетнего Александра с июня 1919 г. по февраль 1920 г. служить караульным при обозной мастерской Воензага.

Жизнь переменчива особенно в эпоху перемен. Гришка Кот (Григорий Котовский) с помощью бывшего своего подельника Мишки Япончика (Михаила Винницкого) в феврале 1920 года берет для красных «Жемчужину у моря» всерьез и надолго.

М. Винницкий (Мишка Япончик)

Той весной наш герой поступает рабочим склада в Споживсоюз. Мать позже написала, что «служа на складе Споживсоюза рабочим, он блестяще выдержал экзамен в политехникум, но из-за недостатка средств вынужден был бросить ученье». Мамы они такие, всегда об учебе деток думают, хоть вокруг "трава не расти".

В это время мать с сыном живут на Базарной улице, в доме № 1, в квартире № 20. Потом автор повести «поселит» сюда одного из героев «Зеленого фургона»: «Пробежав Белинскую улицу почти до конца, Володя вошел во двор большого бедного дома на углу Базарной. Здесь остановился Шестаков». Сегодня от целого комплекса домов, расположенных по ул. Базарной, 1, сохранились лишь два, но как раз один из них – именно угловой. Ныне он значится по адресу: ул. Белинского, дом 4.

Путаница, по одной из версий, объясняется тем, что наш герой не хотел указывать в своей анкете истинный адрес – тот совпадал с адресом его отчима, одного из начальников одесской милиции (в повести много общего с отчимом Александра имеет персонаж - командированный «рязанский милиционер» Шестаков), который его на службу и устроил - служебные родственные связи скрывались.

В общем, наша «фотомодель у пушки» пока еще служит в угрозыске, начинает успешно - семнадцатилетний сыщик раскрывает дело налетчика Бенгальского. Но рядом со славой обретается зависть - по доносу о должностном преступлении удачливого агента приговаривают к трём годам концлагерей. Сам опер позже вспоминал: «Я был легкомыслен и самонадеян, и если был в чём виноват, то только в своей молодости».

Времена были голодные. Нашего героя терзают и чувство голода, и чувство справедливости. Опер становится бандитом. Вместе с немецким колонистом Фечем они «экспроприируют у временное пользование» фургон с зерном, предназначавшийся для взятки начальнику балтского уездного отдела милиции. Именно этот фургон был зеленого цвета и именно с этим окрасом вошел в повесть 1938 года, прокладывая с тех пор свою колею.

Однако бандитский «фарт переменчив»… По красивой легенде, при попытке продать на одесском Староконном рынке лошадей, похищенных из лазарета 51-й стрелковой дивизии, главарь банды с частью своих людей попадают в засаду.

Староконный рынок на карте обведен красным цветом

Вожак пытается скрыться, отстреливается, но потом узнает в одном из оперов своего лучшего друга, бывшего однокашника по одесской мужской гимназии № 5 и одноклубника по футбольной команде «Черное море».

Бывший одноклассник, бывший одноклубник… Но лучший друг «бывшим» не бывает. В гимназии мальчишки даже приносили клятву братской верности: надрезали кусочком стекла пальцы и смешали кровь. Налетчик решает сдаться своему другу - оперу.

Опера звали Евгений Катаев, налетчика - Александр Козачинский. У первого «первым его литературным произведением был протокол осмотра трупа неизвестного мужчины» («Двойная автобиография» Ильфа и Петрова).

Второго, как и всю его банду, судят. 22 августа 1923 года в переполненном зале Одгубсуда началось слушание дела. Обвинение: контрреволюционная деятельность, налеты, грабежи и кражи личного и государственного имущества. Признание Козачинского было написано «с юморком» - так начал свою литературную деятельность «Красавчик».

Судебный процесс производил странное впечатление. Главарь банды, почти мальчишка, о своих деяниях рассказывал хорошим литературным языком, с чувством юмора. На суд в качестве свидетельниц пришло много женщин, которые готовы были взять ответственность на себя, рыдали и умоляли «пощадить Сашеньку».

На шестой день суда заслушивали жену бывшего полковника царской армии Орлова (одного из обвиняемых). Та неожиданно для суда и для мужа (по судебному протоколу, ему даже сделалось дурно) заявила: «Мой муж - самый отвратительный на свете человек. Это из-за него попался Саша Козачинский. И я этого никогда ему не прощу!».

Следующей давала показания двадцатилетняя немка Роза Келлер. Она так рьяно защищала Козачинского, что сама из свидетеля превратилась в обвиняемую и заняла место рядом с предводителем банды. Розу затем отпустили, признав, что она себя оговорила. В свидетелях числились еще три женщины, но судья перенес заседание.

На следующий день женщины пытались устроить голодовку, поэтому прокурор потребовал провести закрытое заседание. В нем Козачинского, Орлова и Феча приговорили к расстрелу, Шмальца и Бургардта к пятнадцати годам лагерей, остальным восемнадцати подсудимым дали меньшие сроки.

В деле значилось, что подсудимый Александр Владимирович Козачинский, 1903 года рождения, происходит из семьи московских мещан Козачинских Владимира Михайловича и Клавдии Константиновны.

Да, из Москвы в 1909 году, из-за туберкулеза отца – сына титулярного советника, прапорщика запаса флота, семья и переехала в родную мамину солнечную Одессу.

Александр в своих показаниях об отце написал таким образом (помним, что «социально далекое» происхождение приближало расстрельный приговор): «Отец мой, личный дворянин Владимир Михайлович Козачинский был на частных службах до 1908 или 1909 года, после чего, ввиду несчастной семейной жизни, уехал в Сибирь, откуда не подавал известий до 1917 года. В 1917 году я получил письмо от отца, из которого было видно, что он был на фронте в чине офицера (по всей вероятности, прапорщика). После этого семья наша никаких известий от него не получала, что заставляет предполагать, что он убит».

Впрочем, эти показания слабо соответствуют фактам: «уехавший в 1909 году в Сибирь» нашелся в приказе по одесской полиции от 5 ноября 1910 г., в котором сказано, что «постановлением г. Одесского градоначальника от 3 сего ноября за № 125 прапорщик запаса Владимир Козачинский назначен на должность околоточного надзирателя Одесской Городской полиции» и определен «для несения службы в Дальницкий участок». Приказом от 6 ноября он переводится в Александровский участок, а 16 сентября 1911 года «околоточный надзиратель Одесской городской полиции Козачинский уволен от службы согласно прошению по домашним обстоятельствам». Дальше сведения о старшем Козачинском теряются, возможно, и в Сибири.

В общем, был наш герой – бывший одесский «красный» розыскник, чуть позже – известный налетчик сыном царского надзирателя и принявшей православие, чтобы выйти за него замуж, Клары - дочери одесских мещан Марка и Леи Шульзингер.

В метрической книге Николаевско-Ботанической церкви Одессы 10 октября 1901 г. записано: «…Просвещена святым крещением Одесская мещанка Клара Иосева-Мордкова Шульзингер иудейской веры, 22 лет, девица, и наречена … Клавдией … с принятием отчества по имени восприемника. Воспреемники: студент Императорского Новороссийского университета Константин Ананиев Беланов и жена коллежского советника Александра Григорьева Датешидзе».

Так что отец - околоточный надзиратель (потом этот факт придется тщательно скрывать) из дворян, мать - крещеная еврейка. Тот еще «коктейль «Одесский».

Родные и друзья семьи обратили внимание на то, что новорождённый был наделён поразительной внешней красотой. Впоследствии Саша Козачинский благодаря внешним данным будет пользоваться успехом у женщин, а в автобиографической повести появится «Красавчик».

Вот этот «Красавчик» не в литературной повести, а в своей жизненной пишет 25 августа 1920 г. заявление с просьбой зачислить его на службу в канцелярию милиции 1-го района Одесского уезда, находившуюся в поселке Севериновка.

И в этот же день им подписано обязательство: «Я, нижеподписавшийся сын трудового народа Александр Козачинский, гражданин г. Одессы, 17 лет … даю подписку, что буду стоять на страже революционного порядка … прослужить не менее 6 мес…». Именно 25 августа 1920 г. датирована в литературной повести надпись на наградных часах Володи Патрикеева. Этот литературный персонаж главного героя Козачинский наделяет не меньшим количеством своих черт и историй «милицейского периода», чем берет черт и историй Катаева (Петрова).

Скорее даже скажем, что оба персонажа - и опер, и вор - списаны Козачинским с себя самого. Так ведь и по жизни он был и тем, и другим.

15 октября 1920 г. младший милиционер Козачинский командируется в Одессу вместе с неким «т. Шестаковым». А в книге приказов по Севериновской милиции встречается фамилия «Грищенко». То есть начало милицейской работы Володи Патрикеева по времени, месту и фамилиям сослуживцев повторяет историю самого Козачинского.

Главный источник информации о его юности – все же не повесть «Зеленый фургон», а уголовное дело по обвинению Орлова, Козачинского, Бургарта, Шмальца и др. в бандитизме. Правда, часть материалов дела утрачена, часть не поддается прочтению, так как написана безграмотными расплывшимися «каракулями» на папиросной бумаге. Есть еще особенность «расследования». Судите сами)))

Из материалов дела:

Обвиняемый Орлов

«Были пьяны и Волохов, и допрашивавший меня Катаев, который свалился пьяный, не дописав протокола, и поручил его дописать кому-то со стороны»

Милиционер Катаев

«Орлов сперва записывал сам свои показания, потом устал и записывал я, но заснул и дописывал ст. милиционер Игнашев, окончив к рассвету.… Смена лиц, записывавших его показания, объясняется нашей утомленностью вследствие интенсивности нашей работы… В момент допроса и до этого выпивки не было. Уже после сознания Орлова и во время записывания его показания Орлов выпил 1-2 стакана вина, я не помню, пил ли Волохов и я. В общем, было выпито 11/2 кварты. Во время производства у нас не все было вполне законным и мы по просьбе арестованных давали им выпивать… Конечно, должностное лицо не имеет права пить и поить других при исполнении ими обязанностей, но если это содействует успеху, то это считаю его обязанностью. Орлов сознался, будучи в нормальном состоянии. Орлов пил уже после дачи им показаний».

Свидетельница Орлова

«Я видела, что в Мангейме во время допроса муж был выпивши, но он соображал, что говорил».

Милиционер Катаев

«До допроса мы не пили».

Обвиняемый Бургарт

«Мы пили до опроса из боченка».

Обвиняемый Орлов

«Там было вино в ведре и пили мы до допроса. Я от волнения не мог докончить писать и свидет. Катаев продолжал писать, пока не свалился и не уснул…»

Милиционер Катаев

«Заснул я на пять минут».

Обвиняемый Козачинский (напомню - цитата не из литературного произведения, а из протокола допроса).

«Время нашего ареста и содержания в Мангейме совпало с громадным сбором урожая винограда во всем районе, благодаря чему район был буквально залит вином. Обыкновенно, в такое время население употребляет молодое вино вместо воды. Поэтому весьма естественно, что, благодаря попустительству мл. милиционеров и всеобучников, дежуривших около арестованных, родственники последних передавали им вино в камеры – в весьма незначительном количестве.

Я лично один раз выпил стакан вина на квартире у гр. Катаева, вне исполнения им служебных обязанностей. Последнее, я допускаю, могло случиться и с другими арестованными; однако я категорически опровергаю возможность спаивания сотрудниками I района допрашиваемых с целью получения от них каких-либо показаний».

Находящийся под расстрельной статьей Козачинский не забывает выгораживать бывших коллег - работников милиции, тем более, что среди них – друг детства.

Сохранившиеся материалы уголовного дела свидетельствуют: следствие велось по-дилетантски, можно даже сказать - «по-детски», соучастники содержались вместе, к ним без «проволочек» допускались не только родственники, но и все желающие, особенно, пришедшие не с пустыми руками. А малогамотные сотрудники уездной милиции составляли такие протоколы, что их не на один «Зеленый фургон» хватило бы! Но наиболее ценны в деле все же показания самого Козачинского, его «признание», включающее автобиографию будущего писателя.

Из этих показаний ясно, что, как и Володя Патрикеев, работая в милиции, Саша Козачинский преступления расследует самые разные: от самогоноварения до убийств. Была среди них и кража двух лошадей с фургоном, окрашенным в зеленый цвет (протокол от 17 мая 1921 г.).

Цитата из повести «Зеленый фургон»:

«Несмотря на однообразие обстоятельств и мотивов преступлений - все это были крестьяне, убитые на дороге из-за пуда муки, кожуха и пары тощих коней, - догадки и предположения, вводимые им в акты, отличались бесконечным разнообразием. В одном и том же акте иногда содержалось несколько версий относительно виновников и мотивов убийства, и каждая из этих версий была разработана настолько блестяще, что следствие заходило в тупик, так как ни одной из них нельзя было отдать предпочтения.

В глазах начальства эти акты создали ему репутацию агента необыкновенной проницательности. В уезде от него ожидали многого. Успехи нового начальника в этой области были тем более поразительны, что до приезда в деревню он никогда не видел покойников. В семье его считали юношей чрезмерно впечатлительным и поэтому всегда старались отстранить от похорон. Но что были корректные, расфранченные городские покойники по сравнению с этими степными трупами!»

В послереволюционной одесской милиции работали очень разные люди. Старые кадры не то, что не брались на работу, а, наоборот, разыскивались новыми для ареста. В эту новую «народную милицию» кого только не брали, главное - «из народа». Наряду с романтиками, подобными Саше (этот "романтик", правда, скрыл папу - околоточного), были и те, кто шел просто пережить голодное время, но были и те, кто шел обогащаться на чужом горе.

Судьбоносным для нашего молодого опера оказалось дело (цитируем уже судебные материалы): «Бельчанского Волисполкома, с арестом члена исполкома т. Шевченко и зав. распред. скота т. Заболотного по обвинению их в целом ряде преступлений по должности, кражах, хищениях, вымогательствах, мошенничествах…».

Среди десяти обвиняемых было восемь членов партии. Их связи оказались сильнее собранных Козачинским доказательств вины, о чем «молодого, да раннего» агента предупреждали более опытные сослуживцы. Ответные меры казнокрады предприняли, пока Александр был в отпуске. С 30 июля по 16 августа 1921 года он уже содержится под арестом, а потом его переводят в 1-й р-н (Мангеймский, где служил Е. Катаев) в немецкую колонию Страсбург (сегодня – поселок Кучурганы). В октябре же увольняют и обвиняют в дискредитации советской власти.

«Я надеялся получить благодарность, – писал Козачинский, – я считал, что оказал громадную услугу; и после бессонных ночей, после недель непрерывного труда – меня унизили, оскорбили. … Суд надо мной был жестокий и несправедливый: мне дали 3 года концлагерей без лишения свободы».

Такое определение «концлагеря» без лишения свободы означало, что осужденный являлся к 10 на работу, а по воскресеньям – к 13 часам для регистрации. Для восемнадцатилетнего Козачинского это осуждение «за справедливость» стало душевной травмой, однако вскоре он попадает под амнистию, восстанавливается и с 1 января нового 1922 года зачисляется агентом 1-го разряда в 1-й район Балтского уезда Одесской губернии.

Вот тут сложилось совсем плохо для милицейской карьеры. Саша не просто знал о пьянках, взятках, незаконных обысках и т.п. «художествах» местного милицейского начальства, но сам был принужден во всем участвовать. Позже он напишет о местном «начмиле» (начальнике милиции): «Каким-то царьком, поработившим подчиненных и население был мой начмил Ипатов, бывший извозчик, пьяница и сумасброд, не терпевший противоречий…Страшно грубый и хитрый, – он подавил меня совершенно».

И тогда Козачинский сделал крутой поворот в биографии. Бывший дезертир, сослуживец из немецких колонистов Георгий Феч, как-то сказал ему: «Послушай, Козачинский, так дальше нельзя. Ты или попадешься, или тебя живьем съедят». Феч предлагал бросить службу и поехать к нему домой в Марьяновку. Как-то в качестве взятки начальнику балтской милиции Ипатову местный мельник привёз «у временное пользование» фургон с шестнадцатью пудами муки и зерна. Козачинский понял, что именно этот фургон зелёного цвета изменит его жизнь. Взяв в подручные бывшего дезертира, немецкого колониста Георгия Феча, юный инспектор угнал фургон с зерном в сторону Тирасполя. С милицией «дезертир» навсегда покончил. Позже на просьбу судьи объяснить этот поступок Козачинский ответит: «Мне оказало услугу чувство юмора, которое играло в моих поступках чуть ли не руководящую роль».

Под Тирасполем «угонщиков» задержали, а через несколько дней отправили их в Тираспольскую уездную ЧК, однако уже без «вещдоков», которые «реквизировали» по домам местные милиционеры. Это спасло Козачинского и Феча, их были вынуждены отпустить, так как все доказательства «испарились». Но местный УГРО отправил в Одессу сообщение об имеющем склонность к разбою молодом человеке красивой внешности с зелёным фургоном.

В общем, в Тирасполе «разукомплектованным» делом заниматься не стали и вернули Козачинского с Фечем назад. Козачинский по дороге сбежал, но вскоре был пойман в степи.

Из показаний Козачинского: «За время моего отсутствия Феч успел войти в соглашение с волостными властями: они, разделив между собой взятое у нас, освободили его. Стармил Яроцкий за мое освобождение требовал у меня шинель, но я, не желая давать ее, дал понять Яроцкому, что, если меня отправят в Тирасполь, то я их всех выдам, после чего документы мне были возвращены, а дело уничтожено».

Александр оказался в одиночестве в степи под мартовским дождем без лошади, без денег, по-прежнему разыскиваемый балтской милицией. «Надеясь продержаться несколько дней», он решил отправиться в с. Страсбург к своему знакомому немцу Антону Шумахеру. Тот предложил свести Козачинского с людьми, могущими помочь. Этими людьми оказались бандиты и убийцы Иосиф Бургарт и Михаил Шмальц.

И вот стоял юный Саша на распутье из трех путей: пойти под суд, умереть от голода или стать вором и налетчиком.

Скрывались разбойники в немецкой колонии, в которой грабителям симпатизировали местные жители. Женщины и вовсе были без ума от благородного красавчика, превратившегося в их представлениях в «одесского Робин Гуда».

По легенде первым делом «одесского Робин Гуда» стал налет на поезд. Из его же показаний следует, что первым «делом бандита Козачинского» была кража гусей (не отсюда ли эпизод в «Золотом теленке»?). Перед этим он восемь дней жил на хуторе, куда привезли его Бургарт и Шмальц. «Была пасха, а еды не было, и мы питались просом.. .Я со Шмальцем украли штук 12 гусей и индюшек из курятника Зиновия Муяк» .

Этот же эпизод в изложении Шмальца: «Т.к. нам нечего было кушать, мы решили украсть гусей у гр-на Маякина… Ночью я и Козачинский отправились туда, сломали замочек от курятника и забрали несколько гусей».

В повести: «Однажды Володя возвращался с Поташенкова хутора, куда его вызывали по пустяковому делу о краже кур и гусей…Картина деревенского преступления, как всегда, оказалась скудной и невыразительной…Опустошенный сарайчик… сломанная дверка, да несколько перьев, выпавших из петушиного хвоста…»

Где-то в апреле-мае 1922 г. Козачинский познакомился с заведующим ветеринарным лазаретом (куда без него коннице?) красной 51 дивизии К. Орловым. Свел их знакомый Александру конюх лазарета, пояснив, что его начальник – бывший князь и генерал интересуется новой бандой. Орлов представился Саше чуть скромнее – бывшим полковником царской армии, но позже – начальником колчаковской контрразведки.

Встретившись с Козачинским, полковник оценил его ум и предложил стать «правой рукой» при лидере банды, которым Орлов стал сам, пополнив ее своими знакомыми из «бывших». Но на допросах, вероятно, желая уменьшить свою роль, Орлов показывал, что добровольно уступил Козачинскому лидерство, так как Александр обладал незаурядными способностями в планировании «операций».

На самом деле Орлов, чье прошлое так и осталось в тумане, промышлял тем, что выдавал фальшивые справки дезертирам, продавал на сторону казенных лошадей и занимался прочими схожими «акциями». Для чего ему понадобился Козачинский с «бандой» - следствие так ответа и не дало. Однако Орлов явно старался придать своей воровской деятельности некое «благородство», оттого "прожекты" краж и грабежей подавал как часть «контрреволюционного плана». Плана, напоминающего программу «Союза Меча и Орала» от «великого комбинатора».

А у юного Козачинского своих политических взглядов вовсе не было, он банально выживал в горниле гражданского конфликта. К тому же, еще не расстался с юношеским увлечением детективами Конан Дойля, Эдгара Алана По и прочей «пинкертоновщиной». Послушав пламенную агитационную речь «белогвардейца» Орлова о транспортах с оружием, связях с заграницей («Запад нам поможет!»), территориальных «пятерках» и «десятках», – Саша воспринял планы всерьез и был очарован новым знакомым. Как напишет Козачинский: «Если бы Орлов предложил мне иную программу, я пошел бы на нее».

На следствии Козачинский пересказал выступления Орлова: «"Если мы начнем это дело, – говорил он, – то должны раз навсегда помнить, что дисциплина, исполнительность и верность должны быть главными нашими лозунгами, если кто-нибудь из нас не исполнит чего-нибудь без уважительной причины, то разговор короткий: пуля в лоб, или башка долой”. … Малютин имел задание посредством связи с приходящими американскими пароходами привозить маузеры и патроны. Я лично, по его словам, должен был через Днестр переправиться в Румынию, откуда в Сербию с письмом к Врангелю, которого Орлов (по его словам) знает лично. “Вы знаете, А.В. – сказал мне однажды Орлов – что самый факт присутствия моего в России много значит”». Возможный прототип «отца русской демократии и особы, приближенной к императору», о котором Козачинский рассказал Катаеву (Петрову)?

Остальных членов банды «орлиные полеты в небеса» не вдохновляли – они просто хотели кушать. Да и сам Козачинский. выезжая в Одессу «по заданиям» главаря, там продавал не бриллианты, а казенный овес, Орлову же привозил не оружие, а табак и золото, купленные на вырученные за овес деньги. Сам Орлов больше пекся об урожае на своем участке, чем о свержении советской власти.

Пропитание худо-бедно налаживалось, но тут Орлова поперли со службы за вскрытые махинации. В отместку тот решает организовать налет на «свой» ветлазарет, во время которого «бандиты» похищают 5 лошадей. Стремясь сохранить лицо перед подельниками, Орлов додумался оставить на месте преступления издевательское письмо –«акт», что придало банальной краже идеологическую окраску и расстрельную статью.

Этот «акт», который Козачинский потом назвал юмористическим, был записан под диктовку Козачинским же и оказался скверной шуткой, «спалившей» всю «банду». Участвовавший в расследовании агент УГРО Янчар начинал службу конторщиком в Севериновке, приняв дела у Козачинского. Увидев «акт», он моментально узнал почерк своего недавнего сослуживца.

«Акт.

Года не было, месяц в небе, день той же, що й у вас, поцiлуйте в сраку нас. Було нi те, нi се, а чорт знае що. Мы, комиссия по разгрому частей 51 дивизии постановили: изъять лучших лошадей из лазарета означенной дивизии, о чем составить акт для РКИ (редкой коллекции идиотов) и красной сволочи, в чем и подписываемся.

Предкомиссии Подгоняйлов.

Члены Коний Хвiст.

Секретарь Подмахайлов».

Для поимки Козачинского решено было устроить засаду. Ради этого выпустили из-под стражи Орлова, на квартире которого жили Александр с матерью. Агент Дыжевский: «Орлов ездил несколько раз в разведку, пока не сказал однажды, что сегодня в 9 ч. Козачинский будет дома. Было условлено им, что в случае, если Козачинский будет дома, то он, Орлов, поставит в углу половника вилы». В «Зеленом фургоне» для того, чтобы поймать Сашку Червня, был выпущен на свободу Федька Бык. Через некоторое время он сообщил, когда и куда обязательно придет Червень; «у стены Бык должен был поставить лопату – знак того, что Червень здесь».

По красивой легенде, при попытке продать на одесском Староконном рынке лошадей, похищенных из лазарета 51-й стрелковой дивизии, главарь банды с частью своих людей попадают в засаду. Вожак пытается скрыться, отстреливается, но потом узнает в одном из оперов своего лучшего друга, бывшего однокашника по мужской гимназии № 5 и одноклубника по футбольной команде «Черное море»… Впрочем, легенду я уже описывал.

Однако, наперекор легенде, сохранился протокол задержания Козачинского.

«1922 г. сентября 13 дня. Я, агент 3 района Одуездугрозыска Дыжевский, принимая меры к розыску Александра Козачинского, сего числа прибыл вместе с милиционером Домбровским на х. Диково в квартиру ветврача Орлова, где была устроена засада.…На наш крик “руки вверх” неизвестный продолжал правую руку держать опущенной, а левую поднял. Тогда, набросившись на неизвестного и схватив его за правую руку, Домбровский вырвал у неизвестного револьвер системы “наган”, в котором оказалось впоследствии три патрона. Курок нагана был взведен. По задержании неизвестного, последний оказался разыскиваемым Александром Козачинским…»

Дело могло остаться уголовным. Но «Акт» и разглагольствования Орлова были уже «антисоветчиной», за которую ГПУ вцепилось мертвой хваткой. Хоть из материалов дела сразу было ясно, что вся эта «контрреволюция» - позерство и треп, но "палки" силивики уже тогда "рубили на ровном месте".

Дознание проводилось объединенными усилиями милиции и ГПУ, арестованные содержались на Маразлиевской, 40 (здание не сохранилось) и 16 декабря были перевезены в ДОПР №1 (Дом общественных принудительных работ) на Люстдорфской дороге, дом 11, над входом в который, как и в повести, было написано: «ДОПР – не тюрьма. Не грусти, входящий».

Однако как не загрустить после такого вот приговора? Одна цитата из него:

«…Ставили своей задачей борьбу с советской Властью следующими методами: разорение советских хозяйств и учреждений, посредством нападений и ограблений. Уничтожение коммунистов, нападение на слабые воинские части, организация конных отрядов для захвата части территории и посредством закардонной помощи двинуться вглубь советской республики. Завязать связь с закардонной контр-революцией, добыча оружия к той части, которая уже имелось. По этому намеченному плану часть уже проведена в жизнь, как ограбление Вет-Лазарета с оставлением пасквильного акта контр-революционного содержания и ограбление коллектива в Шеметовке, а дальнейшая деятельность была прервана т.к. группа была поймана и арестована благодаря зоркому оку пролетарской власти чем предотвращено новое пролитие пролетарской крови от рук Врагов Советской Власти» (Орфография сохранена).

С ограблением ветлазарета ясно, а что же сотворили «враги советской власти» в Шеметовке?

Из показаний Иосифа Келлера

«Мы желали взять только несколько овец, но овцы всегда идут друг за другом и едва мы взяли несколько штук, как все побежали за ними. Крафт испугался, когда увидел такую массу, и сказал, что дело не годиться»

Из показаний Карла Крафта

«Тогда забрали приблизительно 150 штук и загнали ко мне в половник. На другой день овец обнаружили чабаны, т.к. я послал своего сына к ним сказать, что овцы у меня и попали ко мне случайно. За это со стороны коллектива я получил благодарность в виде 10-ти фунтов брынзы»

Но вернул он не всех, десяток забрали себе на еду «бандиты». В итоге - похищение 10 овец и 5 лошадей суд счел бесспорной угрозой советской власти и территориальной целостности страны Советов – часть обвиняемых были признаны виновными по ст. 58 (контрреволюция) и приговорены к расстрелу, включая Козачинского.

Еще будучи под следствием, в марте 1923 г., Козачинский начинает сотрудничать в ДОПРовских изданиях «Голос заключенного» и «Жизнь заключенного», а со временем становится фактическим редактором газеты, организует в ДОПРе футбольную команду, вообще становится местной достопримечательностью. Одесские литераторы Э. Багрицкий и С. Бондарин даже устроили именно из-за него экскурсию в одесский ДОПР для своих московских гостей – М. Голодного и М. Светлова.

Приговор для всех подельников был отменен Верховным судом по кассационным жалобам осужденных. В определении от 13 сентября 1923 г. сказано: «Ни одним обстоятельством по делу ни на предварительном следствии, ни на судебном следствии наличие 58 ст. УК не доказано».

По уголовным статьям Козачинский досидел два года, а в 1925 году его амнистируют. Парню тогда всего 22, он возвращается в город, в котором родился – в Москву.

До Александра, в новую столицу новой, советской страны перебирается и Евгений Катаев. Там он с товарищем и земляком Ильей (Иехи́ел-Лейбом) Файнзильбергом работают репортерами в газете «Гудок», живут впроголодь.

Желая помочь младшему брату, уже известный писатель Валентин Катаев нанимает обоих подработать на него «литературными неграми» - расписать текст сатирического романа по катаевскому сюжету о «великом комбинаторе». Прочтя полученный результат, «мэтр» уверяет молодежь, что он им не нужен и отказывается от авторства. Но с одним условием: «Двенадцать стульев» должны быть посвящены ему.

Петр Катаев с сыновьями Валей и Женей, Одесса, 1910 год

Чтобы не путали со знаменитым старшим братом, автором повести «Белеет парус одинокий», Евгений Катаев берет псевдоним «Петров» (по имени отца). Илья Файнзильберг – выбирает краткий псевдоним «Ильф». Оба вскоре становятся самыми известными советскими юмористами.

А что Козачинский? Бывший одесский гимназист-футболист-опер-бандит работал в одной газете «Гудок» с бывшим одесским гимназистом-футболистом-опером Катаевым-Петровым. Второй туда «по блату» устраивает первого. Позже Александр переходит в другое издание и становится ведущим журналистом «Экономической жизни».

В 1938-м Евгений Катаев (Петров) наконец уговорит друга написать повесть об их бурной юности. В ней Женя узнаваем в Володе Патрикееве, Саша — и в конокраде Красавчике, и в Володе Патрикееве.

Так в конце 1938 года появился великолепный «Зеленый фургон», который с того времени прокладывает свою бессмертную колею. Кроме этой повести, перу Козачинского принадлежит всего несколько рассказов о летчиках и знаменитый «Фоня», из которого в народ вошла крылатая фраза «И тут Фоня увидел вэщь!» (вор крадет из картинной галереи самое «ценное» - огнетушитель). Повесть, рассказ – и Козачинский, как и Катаевы, и Ильф, и Багрицкий, и многие другие мастера «одесской плеяды», навсегда входят в золотой фонд русской литературы.

Да, наши друзья оба уйдут из жизни на сороковом году жизни почти одновременно, с разницей в полгода. Наследственная болезнь Козачинского прогрессировала, в 41-м его не берут в армию, а в начале 43-го он умирает в эвакуации в Новосибирске.

Советские писатели Шолохов, Фадеев, Петров (Катаев) у маршала Конева, 1941 год

Зато повесть о юности Евгения и Александра живет и будет жить, в том числе на экране. С «Зеленым фургоном» уже навсегда связаны не только судьбы одесситов - прототипов главных героев, но и судьбы актеров экранизаций повести.

По разному сложились эти судьбы. К примеру, Юрий Тимошенко (Тарапунька из знаменитого комедийного дуэта «Тарапунька и Штепсель»), игравший в первой экранизации 1959 года сельского милиционера Грищенко, ушел в 1986 -м из жизни, окруженный почетом, достатком и всенародной славой. Так «клята оккупацийна влада комуняк» над украинскими артистами «знищалась».

А вот «сельский милиционер» фильма - 1983 года Борислав Брондуков после десятилетней болезни умер при «незалежной» в 2004 году в нищете и забвении. Жена Екатерина вспоминала: «Мы были совсем одни. Врачи к нам не приходили — в Быковню далеко ехать, только названивали и спрашивали, как дела. Пару раз приезжал тогдашний директор киностудии им. Довженко Николай Мащенко. Появлялись какие-то бандиты, но не грабили нас, а оставляли деньги».

В целом, экранизация 1983 года собрала целое созвездие знаменитых советских артистов: помимо Брондукова - Дмитрий Харатьян ( в роли Володи Патрикеева – прототипа Евгения Петрова), Регимантас Адомайтис, Александр Демьяненко («Шурик» гайдаевских фильмов), Константин Григорьев, Эдуард Марцевич, Виктор Ильичев… Даже закадровый текст читала советская «мегазвезда» Армен Джигарханян.

Трагически окончилась жизнь Александра Соловьева - актера, сыгравшего в 1983 году прототип своего тезки - Александра Козачинского. Если бы не «Зеленый фургон» и узнаваемость в нем «Красавчика» - даже труп артиста мог остаться неопознанным.

По официальной версии, перед Новым, 2000 годом, Соловьева без сознания, с черепно-мозговой травмой обнаружил на московской улице случайный прохожий. Милиция оформила неизвестного в институт Склифосовского. Там 1 января Александр и скончался от кровоизлияния в мозг. Опознали тело только через двадцать дней, когда работник морга заявил, что умерший похож на Красавчика из «Зелёного фургона». Друзья хотели захоронить урну с прахом на Новодевичьем кладбище, но ее забрала Ирина Печерникова, с которой Соловьев жил в последние годы.

Эту неординарную актрису многие зрители помнят по Донне Анне («Каменный гость»), Зинаиде Засекиной («Первая любовь»), учительнице английского из «Доживем до понедельника», маме Кати из «Двух капитанов».

Ушли прототипы «Зеленого фургона», ушли некоторые актеры, игравшие в его экранизациях. Но история «Зеленого фургона» продолжается. Несомненно, каждое новое поколение по-разному воспринимает его героев. И все же приключенческая романтика повести о дружбе подростков в наши лихие времена вновь актуальна.

Сейчас Одесса опять оккупирована, на этот раз – американцами через бандеровских коллаборантов. Пусть пока янки и не позируют, подобно австро-венграм вековой давности, на Приморском бульваре, пока еще оккупационной администрации хватает надсмотрщиков из местных «туземцев», за «печеньки» и юморные посулы «аграрной сверхдержавы» готовых радостно скакать и сжигать одесситов заживо.

Новым оккупантам в банановой (вернее, - в «гэмэошной») колонии не нужны: ни новые одесситы Глушко с Королевым (который учился в той же гимназии № 5) для космоса, ни новые Козачинский с Катаевым для литературы. Тем более, - для русской («оккупационной») литературы. И вот в здании бывшей Одесской мужской гимназии № 5 теперь «Аграрный университет»

Куда без него стране, спикировавшей из космоса в собирательство? Впрочем, любой украинский «университет», как и вся украинская «освита», предназначены, главным образом, для насильственной украинизации - «впаривания» никому не нужных предметов: искусственной «литературной мовы» и сказочной «истории бандерлогов».

Однако новые народные таланты Одессы уже родились, наступит «момент истины» - пробьет их время. «Зеленый фургон» на бандеровской «штрафплощадке» не удержать, он еще проложит новую колею для новых поколений. 80 лет для вечного "транспортного средства" - не срок! В новый путь!